Вороватая радость антисовести

Около шести я вышел из офиса. Хотел было уже сесть в машину, но решил купить овощей-фруктов – палатка стояла тут же и я был самым регулярным покупателем. Держал палатку какой-то южный мужчина лет сорока пяти, а в продавщицы он всегда нанимал славянских тетушек – обычный их симбиоз. Южные перекупщики понимают, что народ будет охотнее покупать у русских или украинских торговок.

Продавщицы там менялись каждые два-три месяца - видно, проворовывались. Но с каждой новой продавщицей у меня складывались дружеские отношения. Они же видели, что я тут работаю, что вот машина стоит, по их представлениям, хорошая, что я почти каждый вечер что-нибудь покупаю, и покупаю немало, выбираю не подешевле, а получше. Одним словом, хороший покупатель. Да к тому же я всегда оставлял им мелочь из сдачи. Каждая из продавщиц очень скоро начинала меня привечать и выбирать мне персики получше, черешенку покрепче, помидорчики понарядней. И они почти меня не обсчитывали – знали, же, что я куплю много, да и завтра-послезавтра еще куплю. В общем, благожелательные у нас были отношения. Да чего там – они меня любили, хотя и по своей манере порой немного фамильярно. Ну да это же овощные продавщицы, простонародные залихватские тетушки - какой с них спрос. Я не обижался и просто выдерживал вежливую дистанцию.

Так вот, около шести я вышел из офиса, подошел что-то купить. За прилавком стояла новая продавщица. Тут же был хозяин, деловито подкладывал лучшие фрукты-овощи на передний план, строго контролировал обстановку. Завидев меня, он подвинулся для моего лучшего обзора, возможно, он тоже меня уже узнавал. А может, и не узнавал, а просто - покупатель в галстуке, сейчас деньги будет давать, покупателю уважение, пусть выбирает.

А между собой они вели такой разговор.

- Ты там поспрашивай, нужно быстро сюда ставить кого-то, - говорил он ей с акцентом. Понятно было, что прежнюю продавщицу, с которой у меня уже сложились за пару месяцев клиентоориентированные отношения, он выгнал за мелкие финансовые махинации, обычное в их сфере дело. А эту поставил временно. Точка-то хорошая, не простаивать же.

- Может Татьяну? – отвечала продавщица. – Она торговала у Алика на Дегунинской.

- Хорошо работала?

- Ну… так.

- Недостача была?

- Тысяча рублей – судя по ее интонации и его последовавшему молчанию, недостача была великовата. А он промолчал, чтобы не ругаться, не разглашать кухню бизнеса при клиенте.

Я накупил что-то там и уехал.

Через пару дней, когда я снова подошел купить домой фруктов, за прилавком стояла девица лет 20, землячка или даже родственница хозяина. Наверное, подходящую русскую продавщицу пока не нашли, так что закрыли вакансию подручными средствами. С ней рядом сидел такой же южный паренек – время от времени с продавщицами там околачивался то ли грузчик, то ли смотрящий от хозяина. Они обсуждали какие-то свои дела, я купил картошки – вышло на 88 рублей. Я протянул ей пятисотрублевую купюру. Но у нее не было сдачи и она спросила, нет ли у меня ста рублей. Сторублевка была, я ей отдал и пошел восвояси, думая о чем-то своем.

Пока открывал машину, ставил на заднее сиденье пакет с картошкой, садился за руль, задним вниманием заметил, что они как-то напряженно затихли. И уже выруливая мимо них на дорогу, понял, почему – я не взял 12 рублей сдачи и они затаились, чтобы не спугнуть: вспомню – не вспомню… Их странное ожидание все-таки зацепило мое внимание, я отвлекся от своих дум, сконцентрировался на постороннем привкусе ситуации и вспомнил про сдачу, но уже не стал вылезать из машины.

Возможно, утешал себя я, разгоняясь по дороге, им показалось, что я «крутой» и такой мелкой сдачей не интересуюсь. Они обалдели от моей "крутости", от того, что вот есть же люди, для которых двенадцать рублей - тьфу, ...другая жизнь... Потому и затихли. Но, размыслив здраво, я понял, что такая «лестная» для меня оценка вряд ли сложилась в их головах. Скорее всего, они просто напряженно предвкушали радость от того, как ловко меня развели – пока разбирались с крупными-мелкими купюрами, необходимость получить мелкую сдачу как-то замылилась. Вот поэтому они и замолчали, забыв про свои дела, - чтобы не спугнуть нечаянную удачу от моей оплошности. И ведь не было никакого формального обмана с их стороны. Они просто позволили мне лохануться и теперь задавленно радовались нечаянному барышу, одновременно боясь – вдруг вспомню и вернусь.

Такое со мной случалось и прежде, но прежние тетушки меня всегда окликали: «Мужчина, сдачу забыли!» Прежние наверняка обсчитывали меня по мелочи на весах, но про сдачу напоминали. У них была своя честность.

Больше я там ничего не покупал. Хотя мне было очень удобно накупить продуктов сразу у офиса и поехать домой – дешевле, чем в супермаркетах, и заезжать никуда не надо... Но как-то противно стало.

Однажды, парой лет раньше, ехал я после выходных из подмосковного пансионата с женой и годовалым ребенком. Дело было летом, в пекло. Езжу я аккуратно, но трасса требует от спидометра хотя бы километров сто. С прилегающей проселочной дороги выруливал какой-то дедушка на «копейке». По правилам, он должен был меня пропустить, но бывают такие именно дедушки и именно на «копейках», - он продолжал выруливать по своему плану и даже не пытался прижаться в край. Думаю, он вообще не глядел в мою сторону, у него своя вселенная. Мне пришлось его обойти, причем левыми колесами я пересек одну сплошную и в полкорпуса выехал на встречную – совсем чуть-чуть.

Это было в низинке, а на холме стоял гаишник, который все прекрасно видел. Он махнул палкой, и мне пришлось идти к нему на разборки.

- Ну что же вы так? Нарушаете, Артем Андреевич? – начал гаишник известную песню, разглядывая мои права.

- Сержант, ну вы же видели там этого «жигуля», он же перекрыл дорогу, - начал я оправдываться. Хотя понятно, что попался, но ритуал требует поклянчить снисхождения, а не оплачивать труд гаишника сразу. Если бы все сразу молча протягивали в окно гаишникам купюры и газовали дальше, это уязвляло бы профессиональную гордость и человеческое достоинство блюстителей дороги. Власть всегда требует не только денег, но и сыграть в ролевые игры с доминированием.

- Ну так что же? Сплошную-то пересекли. Не полностью, конечно, но все-таки заехали на встречную – журил гаишник. – Документики на машину, пожалуйста.

Я пошел к багажнику.

- Документы в багажнике? Ладно, не надо. Пройдите вон туда.

Под кустом стояла выездная касса – автомобиль ДПС с сидящим внутри капитаном лет сорока. Сержант передал ему мои права. О сути нарушения, видимо, он сообщил ему раньше, когда я еще подъезжал. Я сел к капитану.

- Ну что же вы, Артем Андреевич, нарушаете? – начал капитан опять с первой цифры.

- Так там дедушка на «копейке» дорогу перекрыл, - продолжил я со второй.

- Ну так что ж теперь? Дедушке тоже надо ездить. Придется машину отправлять на штрафстояночку за выезд на встречную.

Понятно, что это он пугал максимальной мерой, на которую ситуация вряд ли тянула. Штрафстоянка в каком-то подмосковном районе для москвича – это значит добираться без машины домой, потом отдельно возвращаться в этот район выручать машину… И если уж на то пошло, то дедок сам нарушил правила и создал аварийную ситуацию. А я если и нарушил правила, то для избежания аварийной ситуации – это допустимо. В общем, можно было бы качать права, но температура была за тридцать, в машине сидел ребенок. Гаишники тоже не могли этого не видеть.

- Да не надо на штрафстоянку, давайте так договариваться, - стал я переводить разговор в плоскость договорных отношений.

- Нууу, «так» договариваться… Это серьезное нарушение.

- Да что там серьезное… Рублей пятьсот хватит? – зачем-то сдуру я повелся на серьезность «нарушения» - все-таки выезд на встречную… На самом деле я думал о том, что дело ясное и надо мерзкий концерт заканчивать побыстрее, моим в машине жарко, двигатель я заглушил, кондиционер не работает. Если бы я об этом не думал, то понял бы, что за пределами столицы 500 рублей за взмах палочкой – это фантастические деньги. Нормальный разовый сбор для районных гаишников – где-нибудь 50-100 рублей.

А капитана забота о ребенке не мучила, он в душе, наверное, присвистнул от такого предложения, но продолжал якобы изучать мои права, протяжно ответив на мое предложение: «Ну, наверное…»

Я полез в бумажник, но на беду там оказались только тысячные.

- Вот блин, у меня только тысячные – я показал капитану купюру.

- Сейчас найдем что-нибудь, - капитан достал согнутую впополам скибку мятых денег и начал собирать сдачу. В пачке у него было несколько тысячерублевок, но в основном - жеванные полтинники с червонцами. И то ли у него правда других денег не было, то ли он смухлевал – он смог наскрести только триста рублей.

- Вот триста, у меня тоже больше нет, - сказал он мне.

Что делать? То есть мы о цене уже договорились, и он не ломал с меня больше, просто поставил перед фактом. Можно ждать, пока они еще накостыляют, можно попытаться где-то при дороге разменять – это пожалуйста, никто не давит. Но у меня же в машине семья жарится.

- Ладно, - сказал я с досадой.

Он вручил мне сдачу, права и напутствовал:

- Осторожнее, Артем Андреевич. И не нарушайте больше. Счастливого пути.

Ну прямо отец родной. Они всегда доброжелательны. А и чего им нервничать?

Я вышел из их «форда» и пошел к своей машине, где ждала перепуганная жена с ребенком. Капитан тоже вышел и с сержантом они стали у капота, закурили, явно ожидая, пока я уеду. Я думал о том, как я нелепо попался, опростоволосился, да еще на семьсот рублей влип, за пустяк, в общем-то. Но их странное настороженное ожидание зацепило край моего внимания.

И только когда я уже сел за руль и сообщил охнувшей жене стоимость остановки, - только тогда до меня дошло, какой фантастический барыш они сорвали с проезжего московского лоха. Мало того, что он сам цену назвал несуразную, так еще и со сдачей так ловко вышло. Им, почитай, двухчасовая выручка в один заход обломилась. Перевыполнение плана. Они хотя и старались держать внешний властный фасон, но видно было, как втуне воровато радовались незаслуженному барышу. И словно после солидного куска хорошей работы, устроили перекур, молчаливо ожидая, пока я уеду и ситуация окончательно закроется. Хотя как бы я ее отыграл вспять? Никак. Но, видимо, разовый кус все равно был настолько хорош, что они затаились до моего отъезда.

И ведь не было прямого обмана с их стороны. Все сам. Они просто позволили мне лохануться. Не стали одергивать и выручать, а взяли, что само плыло им в руки, хоть и неправедно. Бесчестные люди. Уроды, в общем.

Но что самое интересное – так это их затаенность после транзакции, их вороватое ожидание, пока я уйду. То есть они все-таки чувствовали какую-то неправедность своего барыша. Сдается мне, это у них было какое-то чувство, противоположное совести. Какая-то анти-, но все-таки -совесть.

Я любил отдыхать на Крите. Островные греки - одно из немногих средиземноморских племен, сочетающее южную приветливость со сдержанностью и достоинством. Видимо, это от какой-то патриархальной деревенскости и неторопливости. Даже в коммерции они не навязываются, не липнут, как соседние народы. "No turkish music" - пишут иногда греки на своих ресторанчиках.

Но я больше никогда не поеду на Крит. В последний мой приезд в деревенском магазинчике сунул продавщице десятку, а она дала мне сдачу, как с пятерки. Говорю: "Я же десятку давал". А я точно давал десятку, хоть и была в бумажнике пятерка - чтобы разменять и иметь потом мелкие купюры для чаевых. Поэтому помню четко. А она мне безапеляционно так: "Нет, ты мне пятерку давал". И в глазах - вызов: что, мол, съел? И вали отсюда. И в то же время какая-то затаенность, что вот сейчас покупатель уйдет, и тогда уже деньги точно заиграны. Для нее это особое чувство, момент истины, эманация антисовести. Это было в деревушке Панорма; запомнилось еще, что продавщица была с фингалом. Непутевая, в общем. Паршивая овца все стадо испоганила.
Этого хватило, чтобы больше на Крит не поехать никогда. Звучит turkish music. Но сейчас не об этом.

Наверное, судьбой мне назначен особый род виктимности – не чувствовать мелкой выгоды и в этом проигрывать ничтожным бесчестным проходимцам. Но сейчас и не об этом тоже.

Когда-то давно, еще на заре перестройки, Ольга Юрьевна, тогдашняя моя сослуживица, рассказывала. Шла она по переходу, а в переходе сидела цыганка с ребенком, клянчила деньги. И была у цыганки в баночке одна мелочь. А это до реформы было – инфляция только-только началась, и еще ходили советские деньги. Короче – рубль был тяжелой валютой. Ольга Юрьевна, девушка порывистая, почти тургеневская, шла в своем обычном прекраснодушном настроении, увидела страдания, прониклась и сунула цыганке трешку. В глазах у цыганки блеснул потаенный хищный огонек, совершенно противоположный только что изображаемой жалобности. «И я поняла, - рассказывала Ольга Юрьевна, - что много дала, дура. И так мне почему-то противно стало…»