(После публичной лекции В. Зингера и А. Каплана. Гете-институт, 23 сентября 2010 года, Политехнический музей)
60-е годы прошлого века – замечательное время научно-фантастического позитивизма. Человек покорил космос, приручил ядерную энергию. Грезилось, что на Марсе зацветут яблони – об этом даже пелось. Физики заболели лирикой. Альпинисты, скалолололазочки. Робот Роберт, ставший человеком. И его племянник Электроник («Он плачет!... Он смеется!»). Впрочем, Электроник – это последний шестидесятник, появившийся уже в 80-х. К тому времени физики, увлекшись лирикой, строем перешли в диссидентство. Запал позитивизма пропал. Мировую сцену познания захватили гуманитарии - циники и скептики. Они тут же коррумпировали таран научного единства постмодернизмом, и научно-технический прогрессы остановился. Это мой ответ тем, кто спрашивал меня, отчего Закон Мура действует, но не совсем. Так вот – он действует лишь до той поры, пока в его формулу не попадает человеческий фактор.
Тогда, в 60-е, проводил свои знаменитые опыты Хосе Дельгадо. Легенда гласит, что он сам стоял на песке посреди арены, а на него мчался разъяренный бык. Да только быку в мозг были вшиты электроды. Дельгадо нажимал кнопку, и бык останавливался в полуметре, тут же начиная меланхолически размышлять о смысле жизни. Это была демонстрация управления гневом: нажми на кнопку - получишь результат.
Наша боевая мифология утверждает, что Дельгадо работал на ЦРУ и разрабатывал механизмы дистанционного воздействия на мозг. Понятно зачем - с целью нападения на СССР. Электростимуляция определенных участков могла родить и смирение, и гнев. Это нейрофизиологам удалось выяснить довольно быстро - примерно со скоростью покорения космоса.
Стимуляцией быка Дельгадо занимался в 63-м, если наспех обнаруженные мной источники не врут. Но мало кто знает, что наша отечественная нейрофизиология на стыке 60-х и 70-х годов тоже не пальцем в битуме ковырялась. И даже не электродами в быке. Наши физиологи вшивали людям золотые электроды и прививали… любовь. А вовсе не гнев-смирение, как на тлетворном Западе.
Об этом пишет в своей книге «Магия мозга и лабиринты жизни» основатель отечественной школы инструментального мозговедения Наталья Бехтерева. Пациентку Г. удалось излечить от паркинсонизма, воздействуя на «эмоциогенные зоны мозга», в том числе слабыми токами. Безнадежная больная молодела на глазах, исчез тремор, вернулся менструальный цикл – она вернулась в свои 36 лет. Все разворачивалось буквально на глазах врачей-экспериментаторов и выглядело чудом.
Параллельно излечению с пациенткой происходила еще одна странная метаморфоза. Вместо того чтобы прихорашиваться для мужчин, раз уж вернулась молодость, больная с нетерпением ждала своего врача-женщину, проводившую все эти процедуры; «как-то уже чересчур» благодарила за излечение, демонстрируя все более настойчивые свидетельства… влюбленности. Которые, как признает Бехтерева (а этим врачом была она), были замечены слишком поздно.
Выяснилось, что наряду с воздействием на болезнь, слабый ток вызывал «сильные эмоциональные сексуальные переживания». (В тех поколениях это называлось так. В те годы культ оргазма еще не захлестнул мутной волной восторга журналы для барышень.) Дело зашло так далеко, что пациентке потом потребовались месяцы психотерапии, чтобы освободиться от неестественной привязанности к врачу, крутившему рычажок подачи тока. «Да и до конца я не уверена, что психотерапия вылечила больную полностью, - пишет Бехтерева. - Скорее, ей помогло подоспевшее замужество, а затем время…»
Не знаю, что там говорит боевая мифология црушников о наших исследованиях в области электростимулирования мозга, но очевидно одно: наши ученые прививали испытуемым не гнев или смирение, а – любовь.
И очевидно еще вот что: с тех пор исследования в области мозга сделали много шагов на месте. Шестидесятые окончательно кончились где-то в восьмидесятых. Причем не только в нейрофизилогии, но и повсеместно. Инвазивные (проникающие) методики с электростимулированием еще применяются для лечения мозговых болезней, но исследование мозга перешло в эру МРТ – тех самых магнитно-резонансных томографов, которые наши здравуправы по всей стране замечательно накупили за две цены через посредников, дружно потратив несколько бюджетных миллиардов сверх того, сколько оно могло бы стоить, если бы покупали у производителей… Но это другая история, требующая отдельного исследования мозга.
Нынешние достижения в сфере познания мозга таковы. Мы умеем с приемлемой надежностью распознавать простые мысли без посредства символической медиации, то есть по одним лишь электрическим импульсам. Мы также умеем мысленно управлять механизмами, опять же через считывание электроимпульсов мозга. Но есть одно громадное «НО». Распознать можно только то, что уже знаешь. Если уже знаешь, что этот рисунок активности раньше соответствовал мысли «да», и он сейчас определился, то эта мысль – «да». Исследователь не может прочесть мысль, рисунок активности которой он не встречал в мозгу подопытного раньше. Да и знакомый рисунок иногда врет. То есть нужно несколько циклов обратной связи, чтоб найти устойчивую интерпретацию рисунка активности. Так же и с мозговым управлением приборами: подопытный «тренируется» думать нужную мысль, наблюдая, как при этом ведет себя управляемый прибор, и пытаясь добиться от себя именно той «мысли», на которую прибор реагирует повторным, предсказуемым образом. Управление происходит путем тренировки и подстройки под обратную связь.
Этот путь исследования мозга уже открыл все, что он может открыть, а именно: да, возможны немускульные интерфейсы с мозгом. Впрочем, инвазивные методики это же самое показали в 60-х. Безусловный и действительно новый результат исследований после 60-х заключается в том, что возник огромнейший комплекс новых вопросов. И их вскрывается тем больше, чем дальше ученые забираются в мозг. Что, помимо прочего, добивает остатки позитивизма 60-х. Как метко выразился на эту тему Вольф Зингер: «Мы знаем значительно больше, но стали значительно скромнее». Во многих знаниях многая… умеренность амбиций.
Зингер и высшая инстанция
Эти мысли навеяны посещенной давеча сдвоенной лекции нейрофизиолога Вольфа Зингера, директора института исследования мозга им. Макса Планка, и психофизиолога Александра Каплана, руководителя группы изучения мозга человека биологического факультета МГУ им. Ломоносова. Мероприятие в Политехническом институте 23 сентября организовал Институт Гете в России при каком-то участии Нового литературного обозрения (в НЛО, как я понял, будут публиковать весь цикл дискуссий). Называется все это «Серия дискуссии о будущем». Посещенная мной лекция была №2 и называлась «Интеллект будущего». Вел дискуссию-лекцию журналист Павел Лобков, который ужасно глотает слова, но, как оказалось, здорово увлекается разными науками.
Все я не записывал, но многое для себя зафиксировал и тут задокументирую; посторонним надо делать поправку на избирательность моего мозга, который тоже тайна, а также на перевод (Зингер выступал на немецком).
Вольф Зингер посетовал на неустойчивость мозговых пейзажей, которые дает МРТ. Положишь одного человека – одна картинка мозга, другого – другая. Положи мороженого лосося – тоже какая-то картинка будет. Вообще, насколько я могу судить, Зингер весьма скептически настроен по поводу возможности точно, окончательно интерпретировать мозг. В то же время он предъявил свой символ веры: законов природы достаточно, чтобы объяснить мозг. Можно так понимать, что в сознании нет ничего, что не было бы природой. Бога нет, в общем. Дословно (в переводе): «Законов природы достаточно для того, чтобы понять, как работает мозг» и «Духовная сфера содержится в нейронных процессах, а не отдельно».
Насколько я понял из слов Зингера, самое большое удивление у исследователей вызывает тот факт, что целостность мозговой деятельности складывается из многого, из очень многого. Деятельность мозга похожа на деятельность сложных систем «созданных» человеком – социальной, экономической, экологической (наверное, все-таки «созданных» – неточный перевод; «населенных» человеком?). Десять в 11 степени – количество нейронов (если я не перепутал порядки) и десять в 14 степени – количество связей между нейронами.
Позже об «ансамбле нейронов» интересно говорил Александр Каплан. Он к этим количествам нейронов и связей между ними добавил еще степень свободы каждого нейрона – 15-20 состояний. В результате число нейронов, помноженное на число связей, помноженное на число состояний каждого после связи, дает количество вариантов состояния всей системы, превышающее количество вещества (атомов?) во Вселенной. И это все в одном мозге, даже ребятеночьем.
Впечатляет. Но как со всем этим управиться, измерить, описать? Поневоле закрадывается предательская антипозитивистская (или сверхпозитивистская), нашептанная Геделем мысль: а не обречен ли мозг, как система слишком сложная, быть описанным только с позиций системы надстоящей, то есть более сложной? А какая-такая система сложней мозга и Вселенной? И как тогда быть с заявлением Зингера о том, что законов природы достаточно для описания мозга? Ну, к этому заявлению у меня еще будут вопросы.
Вернемся к Зингеру. Помимо целостности многосложного, он отмечает, что все эти мириады клеток и связей остаются системой столь же стабильной, сколь и вариативной. И еще любопытное суждение. Зингер говорит, что наше наивной восприятие разумного действия предполагает, что всегда где-то есть верховный разумный центр, принимающий решения. Некая последняя, высшая инстанция. Так вот: в мозгу такого центра нет. Оно распределено по всей сети нейронов.
В принципе, это похоже на блогосферу и моего любимого вирусного редактора. И да, это похоже на любую сеть с распределением ключевой функции – экономика, общество. Зингер использовал термин Small World Network. В пример привел интернет и систему управления авиаперевозками; одна из задач взаимодействия в такой системе – до минимума сократить пересадки, найти оптимальные маршруты. В формировании эмоционального слепка образа собаки принимают участие тысячи и тысячи клеток, при этом когнитивные механизмы рассредоточены.
Тут нельзя не вспомнить терапевтические методики Лурии. Когда участки мозга, отвечающие за речь, были поражены травмой или опухолью, Лурия предлагал компенсирующие методики. Например, динамическую афазию (затык в развертывании речевой программы) предлагал исправлять перебором фантов. Последовательность механического перебора предметов выстраивалась легко – за моторику отвечает другой участок мозга. И параллельно восстанавливалась речевая программа (после некоторого обучения), то есть разные комплексы клеток способны заменять друг друга, или компенсировать недостатки друг друга. Хотя, вроде бы (это уже, кажется, не Лурия, а другие какие-то источники), с возрастом функции закрепляются за участками мозга все прочнее; поэтому-то дети и обучаются легче, чем взрослые – у ребенка любой удобный «ансамбль нейронов» способен выучить и исполнить нужную мелодию.
Ну да снова к Зингеру. Он говорит, что эволюция уже построила немало сложных систем с распределенной функцией, но у нас нет образа распределенного разума, мы не можем себе представить, что это такое. Наш образ разума предполагает все-таки наличие последней инстанции, центра решений. Это очень интересное замечание.
Действительно, пространство разума в нашем представлении концентрично, оно имеет конический верх. По сути, наша склонность подразумевать за разумными силами высшую инстанцию, главный центр управления, объясняется тягой либо к религиозному авторитету (бог - главный начальник), либо к государственному авторитету (начальник – главный начальник). Полагаю, такая персональность, инстанционность высшего авторитета обусловлена личным опытом отношения к отцу. Сверхфигура отца в виде концентрированной высшей инстанции совершенно явственно переносится и на бога, и на вождя. Если бы мы воспитывались, например, как гиены, где молодняк обобщен между матерями, наверное, мы могли бы сложить представление о том, что высшая воля может быть распределенной, а не обязательно концентрированной. Короче, если бы мы были существами с распределенным сетевым родительским авторитетом, мы могли бы хотя бы образно, интуитивно - лучше понимать свой мозг. Но мы не гиены. Да и у гиен есть старшая самка.
Еще отпрыг в сторону: архаичные общества с многобожием, очевидно, имеют коллективную родо-племенную систему воспитания детей. Стало быть, они ближе к пониманию сетевой природы разума. Но и у них обычно есть главный бог среди других. Возможно, у нас на планете вообще нет опыта цивилизации с распределенным высшим авторитетом. Высший авторитет у нас (человеков) всегда и обязательно концентрирован – именно в силу жесткости семейной ячейки и безусловного родительского права собственности на детей, ведущего к культу отца (матери - неважно, лишь бы высшая сферхфигура), отчего родились именно такие религии и именно такие типы государственного устройства. В которых демократия – всегда редкость, всегда чудовищное усилие и всегда признак очень большой взрослости.
И именно поэтому налицо наша культурная неготовность воспринимать системы, не имеющие центра решений, будь-то интернет или собственный мозг.
Обратно к Зингеру, пусть строчит свою строчку. Клетки мозга пространственно разделены, но быстро синхронизируют свою активность. Сейчас все еще проводят опыты на животных. Мозг к боли не чувствителен (верно говорят: «Голова – кость, чему там болеть»), сейчас в инвазивных методиках используют стеклянные капилляры или силиконовые чипы, очевидно, проводящие. (Может, неверный перевод? Силикатные?)
Лобков задал вопрос про несвободу воли. Правда ли, что когда человек принимает решение, его решение уже предрешено предшествующей активностью нейронов? Одно время на этом научном открытии было немало спекуляций, - по сути, в этом феномене нашлось место (точнее, время) для бога. Зингер сказал: да, воля человека не так свободна, как понятие воли представляется юристам. Решение готовится бессознательно, и, когда доходит до сознания, уже предопределено. В экспериментах испытуемого просили нажимать кнопку разными руками, сканировали при этом активность мозга. Поняв связь между типом активности и типом нажатия, научились определять, каким будет нажатие, задолго до того, как человек это нажатие осуществлял. (Прозвучало сначала: «за 15 миллисекунд», потом – «за 15 секунд». Наверное, все-таки миллисекунд, проблемы перевода.)
Позже, отвечая на вопросы зала, Зингер отметил, что понять, как разница между бессознательным и сознательным отражается в работе клеток, пока невозможно. Нет особой зоны, где локализуется сознание.
Честно говоря, это фокус с предрешенностью воли мне не до конца понятен. Если мышечная активность запаздывает по отношению к нейронной – что тут такого? Сигнал бежит по проводам, мышцам надо активировать топливо и т.п. Вполне может набежать 15 миллисекунд от решения до внешнего проявления этого решения. Но тут я, возможно, что-то недопонимаю; как и во всем остальном.
Лобков: в 60-е были ожидания и опасения, что управление чужим мозгом станет все более простым. И это может привести, например, к новой форме тоталитаризма. Оправдались ли эти опасения?
Зингер как раз тут и вспомнил про того дельгадовского быка с электродами, и подтвердил, что да, в 60-е такой «оптимизм» был. Но он считает, что полноценно управлять поведением с помощью таких методов нельзя. Вживлением электродов (электростимуляцией) лечат болезнь Паркинсона. При этом благодаря случайным ошибкам врачи могут возбуждать у пациентов какие-то побочные реакции – яркие эмоции, смех (тут мне и вспомнилась Бехтерева с пациенткой Г.). Помимо того, что эти «влияния на поведение» случайны, есть еще существенное обстоятельство, затрудняющее тотальную манипуляцию человеком. Во всех этих процедурах обязательно участие самого человека, его согласие, техническое сотрудничество.
В массовом плане опасность тоталитаризма гораздо более реальна со стороны идеологизации. Тут Зингер сделал исторический отступ о немцах, которые читали Гете и слушали Бетховена, не были под наркозом или под электродами, но поддались в больших масштабах идеологическим манипуляциям. Поэтому если оценивать риски массового управления людьми, то идеологизация куда опаснее и продвинутее, чем технологии, связанные с исследованием мозга или влиянием на мозг.
Лобков резюмировал так: мы знаем все больше, но знаем все еще немного. А по сути, три вещи: 1) знаем, как клетки общаются, 2) знаем примерную картину мозга 3) знаем ген, который предопределяет какое-то развитие мозга. Зингер подтверждать именно эту триаду знания не стал, но согласился, что «мы знаем значительно больше, но стали значительно скромнее». Еще он в этом месте сказал, что нужны математические модели для описания процессов, происходящих в мозге.
Вот это тоже очень интересное замечание. Всякий гуманитарий, исследующий системы с большим количеством связей, умея в образах уловить действие этих систем, в точных описаниях обязательно подходит к некоторому пределу своих возможностей понимания. И тогда он говорит, что количество связей (уровней, атомов) в системе столь велико, что без математики не обойтись. Ай, математик, приди и володей, ибо объект моего исследования красив и богат, но порядка в нем нет.
Нейрофизиологи, конечно, не гуманитарии, но похоже, некоторый такой предел наступил. Они поняли, что система столь громадна, что понимание устройства ее микроактов ничего не объясняет, кроме устройства микроактов. Но хочется же неколебимо верить в научную познаваемость объекта. И они думают, что затык лишь в больших числах. Что придут математики и сдвинут дело с мертвой точки. Отсюда этот по-прежнему позитивистский тезис: «законов природы достаточно для описания мозга». То есть мы и малой части описать не можем, но все равно вся проблема находится в познаваемых границ. Вопрос лишь в нашем умении считать до миллиарда миллиардов миллиардов.
А вдруг математики недостаточно? А вдруг сложность сама по себе есть новое качество, совершенно не квантитативное, которое именно и обеспечивает наличие разума? А не просто возводимое в степени число нейронов/связей/состояний... Другой вопрос: а есть ли у нас математика такой сложности? Ведь там нужно обсчитывать, по сути, даже не множества, а поля, почти что облачные структуры, почти что образы… Более того: даже если мы найдем математику такой сложности - а сможем ли мы ее интерпретировать? Ну и т. п.....
Силой мысли двигал пробку
За сим слово передали Александру Каплану. Он темой своего сообщения сделал связь мозга и мышц. Возможен ли безмышечный интерфейс с мозгом?
Свое выступление Каплан начал с трюка. Он спросил публику (да, забыл указать – публики набилось под завязку – от бабулек до девулек; пожалуй, человек под двести; организаторы были шокированы наплывом, синхронопереводилок на всех не хватило, слушали по трое на одни наушники), он спросил публику: в чем заключается тайна перехода мысли в материальное действие? Могу ли я силой мысли подвинуть вот эту пробку от минералки? Сейчас, сейчас, смотрите. Дайте сконцентрироваться… И он толкнул пробку рукой, вызвав аплодисменты. Но, сказал Каплан, от того, что я толкнул пробку рукой, тайна не улетучилась. Тайна осталась точно такой же, как если бы пробка сдвинулась без руки. Как это движение произошло, как мысль (желание) управилась с физическим объектом?
Тут он уточнил уже упоминавшуюся Зингером формулу: 100 миллиардов нейронов, помноженные на число связей, помноженные на 15-20 степеней свободы каждого нейрона при взаимодействии – вот и получается громадное количество состояний системы, которое больше Вселенной. (Больше Гугла? Ау, Google!).
Для чего нужен такой мозг человеку? – спросил Каплан. Для того, для чего и червю? И ответил: мозг человеку нужен для того, чтобы построить вторую – психическую реальность. Такая сложная машина нужна для того, чтобы выстроить еще один мир. И мы живем в психическом мире, а не в реальном; ведь даже реальный мир нам доступен в виде своих, то есть наших психических образов. Даже то, что мы видим… кстати, а я вот вижу аудиторию, но есть ли здесь кто-нибудь? Не является ли это всего лишь моим образом аудитории?...Так вот, даже то, что мы видим - это зрительные образы. Сетчатка глаза устроена по принципу матрицы фотоаппарата. 126 миллионов рецепторов на сетчатке (с цифрой я могу наврать) отражают картинку, например, собаки. Эта картинка еще похожа на собаку. Но уже в передаче картинки «по кабелю», участвует миллион нервных волокон. То есть происходит компрессия в 126 раз и это уже никакая не картинка собаки, а что-то другое. Мозг приспособлен для того, чтобы из внешней реальности сделать психическую реальность, с которой человек может свободно оперировать, оперировать «вперед», что дает ему огромное преимущество над другими видами (про преимущество забавно; что это все время за соревнование такое?).
Вообще, вопрос про особенность именно человеческого сознания заслуживает отдельного рассмотрения. Каплан прямо противопоставляет мозговую работу человека мозговой работе прочих видов. И правильно делает – мы все наглядно видим, что мы не такие, мы не черви. Но как происходит этот скачок, эта человеческая добавка? Если Зингер говорит, что законов природы достаточно для описания мозга, то должна быть плавная шкала: мозг рыбы, мозг собаки, мозг обезьяны, мозг кого-то, мозг еще кого-то, потом мозг человека. Мозги животных от примитивного к высшему по сложности производимый реакций выстраиваются в некую возрастающую последовательность. Но перед мозгом человека существует очевидный провал в шкале. Разрыв между мозгом обезьяны и мозгом человека огромен. Хотя бы в том, что у человека есть психическая реальность, и он живет в ней. Мозг человека вроде тоже в этой логике, в этой линейке, но одновременно всему остальному, что в начале шкалы – противопоставлен. Именно свойством удвоения мира. Зачем этот провал, почему этот разрыв?
Можно, конечно, ответить, что недостающими оказываются вымершие гоминиды. Но тогда почему именно они вымерли? Именно в том месте, где на шкале «эволюции мозга» должен произойти качественный скачок, – зияет дырка. Кто скрывает от нас эту тайну убийством несколько предстоящих нам человечеств?
Мне почему-то рисуется такой фантазм. Все образцы мозга живых существ были тренировкой, лабораторной работой - до тех пор, пока не удалось создать мозг, способный вместить отраженную реальность. При этом наиболее простые образцы хоть и не отвечают заданию лабораторной работы, но вполне жизнеспособны. А вот образцы мозга, критически близкие к искомому, оказались нежизнеспособны, в них что-то было саморазрушающее, именно из-за близости но недостаточности по отношению к искомому образцу. Пока он не был найден и не закрепился в человеке.
В кинофильме «Чужой-4» сержанта Рипли, выносившую личинку Чужого в животе, и сгоревшую с ней в расплавленном металле, восстанавливают в генетической лаборатории. Но поскольку генетический материал «перемешался», то трудно отделить материал Рипли от материала Чужого. И в первых образцах получаются все время химерические получудища-полурипли. Потом все ближе, ближе, все похожей на замысел... И вот уже почти нормальная и восстановленная Рипли становится героем сюжета. Однажды она обнаруживает эту лабораторию, в которой в колбах заспиртованы первые образцы по ее восстановлению, генетические химеры, потом все более успешные, потом… живой образец слепленного, как сиамские близнецы, Рипли-Чужого, который просит, чтобы Рипли его поскорее убила, ибо уродец, недосущество, неудачный опыт.
Короче говоря, это несколько иной взгляд на эволюцию. Виды не происходили один из другого. Череда видов является отражением все более успешных попыток создать нечто искомое. В череде видов прослеживаются некие общие принципы – от биохимии до биофизики, но эти принципы реализуются на более сложном уровне все более совершенным способом. Словно отражен процесс обучения. Линейка видов отражает не развитие видов, а развитие того, кто эти виды создавал. В качестве некоторой лабораторной работы, например. Земля - это кунсткамера предшествующих образцов.
Этот образ объяснил бы, почему существует шкала видов; при том что виды БОЛЬШЕ НЕ ПЕРЕХОДЯТ один в другой (а они никогда и не переходили). Почему существует шкала мозгов. И даже почему в ней есть провал возле места качественного перехода. Но этот образ отвергает формулировку «Законов природы достаточно». Либо… трактует этот тезис на более высоком уровне, с более высоким пониманием «законов природы». Да что там кокетничать, назовем это так, как оно называется: мега-эволюция - с легкой, но измученной братьями-иезуитами руки Тейяра де Шардена.
Я даже спускался с верхотуры, чтобы задать Зингеру вопрос о человеческой добавке; ведь если законов природы достаточно, то где скрылся этот скачок превращения в человеческий мозг? Вопрос всего лишь в большем количестве нейронов? В пороговой сложности системы? Сколько орехов составляют кучу? Когда возникает ЯВЛЕНИЕ кучи? Ну не довольствоваться же тезисом о том, что количество когда-нибудь переходит в качество… Кстати, а когда? А если сложность не сводится к большому количеству? Если количество на каких-то пределах являет новую, не квантитативную сущность? И, наконец, откуда у нас вообще эта идея о СОРЕВНОВАНИИ, то есть о том, что мозг человека так хорош, что дал ему преимущества; откуда сама идея о преимуществе?
Но я не успел, кто-то спросил Зингера проще: если законов природы достаточно, то вы изучаете мозг шимпанзе и мозг человека одними и теми же методами? То есть нет отличия?
Зингер оживился, сказал, что это один из главных вопросов. Да, с точки зрения нейробиологии механизмы идентичны. Клетки одинаковы. Тем не менее разница налицо: человек делает «когнитивные успехи», например, понимает, что «происходит в голове другого существа» (отличное, кстати, определение когнитивности). Человек способен к символическому кодированию, то есть люди умеют что-то особое. Почему – неизвестно. Нейробиология не может дать ответ. Вообще, мне показалось, что Зингер знает много «не знаю». Конечно, было бы интересно спросить не про знание, а про гипотезу: куда делись образцы мозга, воплощающие скачок, переходную стадию к человеческому мозгу, почему тут дыра… Ведь ученый, занимающийся этим, не мог не составить своих гипотез. Но домучивать его этим я уж не стал.
Ансамбли нейронов
Однако это уже было потом. Вернемся к Каплану. Постулировав главную функцию мозга – создание психической реальности, Каплан задался вопросом: а как происходит «уклад внешнего мира во внутренний?». И то верно, целиком-то не влезет. Подсказка есть у психологов, считает Каплан, и связана с термином «понятие». Внешний мир спрессован внутрь мозга с помощью понятий.
Очевидно, имеется в виду феномен, известный в структурной семантике под названием «сигнификат». Представления о явлениях, действительно, компактны, и что, самое главное, обладают валентностью. Кстати, реализация мышления в таком случае должна походить на механизм перевода языка в речь: понятия извлекаются по своим парадигматическим свойствам, актуализируются в синтагмы, реализуя конкретный потенциал значения (один из возможных). Примерно так же и происходит речепорождение: на нужной полке выбирается нужное, соответствующее предслово/значение, оно укладывается в конситуацию и уже в синтгаматической реализации, в сцепке с валентными ему словами рождает конкретное значение. Слово в языке – потенциал значения, в речи – реализация потенциала. Ну и т.п., смотри труда авторы.
Но! Эта идея с сигнификатами – идея про сжатие и упаковку мира в мозг с помощью понятий – хороша как описательная схема. Но не как функциональная. Она помогает понять или хотя бы представить. Но это не значит, что мозг работает по этой схеме. Грубо говоря, художник может нарисовать работающие комбайны и даже кино снять, но это не значит, что он объяснил, как комбайны устроены и работают. Он объяснил, как они, работающие, выглядят (кажутся внешнему наблюдателю). Каплановские «понятия», сигнификаты, продвигают нас в плане компромисса, но не в плане понимания.
Тем не менее. «Мы живем по понятиям» - сострил Каплан. При этом, по его словам, наиболее отчетливо локализованы в мозгу лишь функции первичной переработки – сенсорные, моторные. Локализовать места, где создаются образы, или понятия, не получается. И вот Каплан применил удачный термин – для реализации каждого образа или картинки мира собирается ансамбль нейронов, например, из 100 миллионов штук. Ансамбль, но не участок. (Я бы сказал – антреприза с подбором актеров.) Локализовать невозможно, просчитать наперед – невозможно. И эти ансамбли нейронов, видимо, постоянно меняющимися многомиллионными союзами и сочетаниями являют собой гигантский свинг. Без вожака, и даже без модератора, со всеобщей гармонией, со всеобщим синхронным возбуждением. Вот что такое мыслительная деятельность.
Такой богатый внутренний мир! И он имеет такой узкий выходной канал – мышцы, – сокрушался Каплан. Наши чувства даже ярче слов, уже не говоря - действий. Мы чувствуем себя внутри богаче, чем способны выразить.
Это верно, телесная оболочка является настоящей тюрьмой мозга. Как тут не вспомнить об идеях оцифровки личности, о переводе личности на цифровой или даже нематериальный носитель. Вот вековечная мечта человечества, которая в более примитивной интерпретации выглядит как мечта о бессмертии – в таком виде она и зарождалась сразу, когда человек осознал отдельность души, каковому историческому факту свидетельством остался до сих пор ритуал похорон, ритуал упрятывания мертвого соплеменника с глаз подальше. (См. «Очерк истории человечества, а заодно и послечеловечества».)
На частоте мозга
Возможен ли безмышечный интефейс? Да. Каплан продемонстрировал фильм, где он в каком-то шлеме, считывающем с кожи «отголоски деятельности мозга» управляет радиоуправляемой машинкой. То есть сигналы с кожи снимаются специальными датчиками, компьютер сигналы интерпретирует, пытаясь найти устойчивые команды, и посылает игрушечной машинке. Видно, что машинка спонтанно, но как-то все-таки движется. Каплан сказал, что пытался ее вернуть к своим ногам. Силой мысли. Отчетливого результата нет, но прямой, безмышечный контакт мозга и физического объекта вроде бы налицо. При этом физический объект как-то даже реагирует, не лежит камнем. Можно попытаться, и вполне успешно, управлять своими биотоками, ориентируясь на обратный сигнал, считает Каплан. Можно научиться управлять машинкой, печатать текст, собирать пазл. Силой мысли? – спрашивает он, и отвечает себе: нет. Можно научиться управлять, понимая, как реагирует объект на тот или иной тип электрохимической активности.
Впрочем, это не новость. Все время появляются сообщения, что медики в Европе или США научаются воспринимать сигналы мозга и передавать их разным устройствам. Прежде всего, конечно, это нужно для парализованных. Полагаю также, что неизвестные нам, но интенсивные и уже далеко зашедшие разработки проводят военные. Ведь, в идеале, прямой мозго-дронный интерфейс обеспечит куда лучшее управление, например, беспилотниками или роботами-пехотинцами, чем с помощью джойстика.
Но, что важно, и что отмечал потом также и Зингер: в такого рода опытах ключевым фактором является обратная связь. Осознавая, как именно реагирует машинка на мысли, можно попытаться вызывать нужные мысли, чтобы добиться от машинки нужного поворота или ускорения. (А это ведь и есть одно из качеств нейронной сети – самообучение.)
Однако же это, действительно, как и признает Каплан, не работа мысли, а – мысленное провоцирование «подходящих» электронных импульсов. Это все еще физический мир, просто вместо мышц – электрохимия. Наверное, с помощью тренировки человек может научиться провоцировать не мышечные рефлексы (что он умеет от природы), а более-менее управляемые электрохимические разряды, которые должен считывать компьютер с кожи, например. По сути, речь идет о создании нового кода: биотоки являются этим новым кодом, а интерфейс пытается воспринять и расшифровать этот код. При этом как код биотоки явно хуже языка.
Конечно, «управляемость», точнее, качество управления электрохимическими реакциями путем возбуждения подходящих мыслей – это настолько грубая с точки зрения теории управления система, по сравнению с которой в управлении мышцами мы - виртуозы.
Так что освобождение мозга от тюрьмы тела вряд ли пойдет по этому пути – по пути мысленного провоцирования устойчиво-распознаваемых электрохимических реакций. Это может быть полезно (очень полезно!) для обездвиженных людей, не способных управлять мышцами. Вот в этом направлении это направление и развивается. И вряд ли стоит от него ожидать реальных прорывов в сторону безмышечного интерфейса. Хотя кто знает… Может, математики все-таки придут на помощь. Как они помогли расшифровать ДНК. Беда в том, что ДНК на порядки порядков проще мозга.
Однако снова к Каплану. Он привел еще один любопытный опыт безмускульного интерфейса, впрочем, похожий на описанный опыт с машинкой, только проделанный не на самом Каплане, а на обезьянке.
Обезьяна, чтобы получить сок, должна была двинуть рычажок. Рычажок давал команду, выдвигалась рука-подставка, поила обезьяну соком. Разумеется, обезьяна быстро усвоила навык. Но втайне от нее ученые считывали биотоковую активность мозга, когда она двигала рычажок лапой (рукой?). В конце концов, ученые смогли получить устойчивую картину электрохимической активности, то есть смогли зафиксировать биотоковый код «хочу сок, сейчас нажму рычаг». И тогда они сделали вот что. Они отключили подачу сока от рычага и подключили ее к сенсорам мозга обезъяны. Но самой обезьяне об этом не сказали. То есть обезьяна по-прежнему думала, что нажмет на рычаг и получит сок. Нажимала на рычаг, и получала сок, но рычаг-то уже был отключен. Довольно скоро она заметила, что дело не в рычаге. В движениях всегда есть отклонения, запоздания и т.п. И она обнаружила, что между хотением нажать на рычаг/получить сок и получением сока есть прямая зависимость. Без рычага.
И тогда она стала получать сок усилием мозга! Она научилась подумать про нажатие рычажка и получить сок.
Что любопытно, параллельно она вполне могла оперировать своими родными руками. Эта необычная для животного нагрузка не ограничила мышечные функции.
Обладая каким-никаким, ручным, но интеллектом, обезьяна смогла сопоставлять обратную связь со своими действиями и подстроить действия. Без участия мышц. Вероятно, подобные трюки возможны и с крысами. Действительно, если именно эмоциональные, моторные функции локализуются в мозговой активности наиболее четко, то их и наиболее просто считывать, чтобы потом интерпретировать и направлять на какой-то механизм. В принципе, в этом опыте возможна крыса, управляющая танком. Только учить долго.
Каплана спросили: ведь не только внешний мир отражается в психическом, но и психический – во внешнем. Человек что-то строит, преобразует… Эти взаимные отражения умножают шум, хаос или все-таки гармонию?
Каплану вопрос очень понравился. Он сказал, что главная или единственная форма выражения психического мира во внешнем – это искусство (наверное, он имел в виду все-таки творчество). В этом и заключается самовыражение психического мира, к которому стремится всякий человек, и оно, безусловно, обогащает внешний мир, чтобы тот возвращался к нам обогащенным.
Ну вот, такая лекция. Конспект, конечно, громоздкий, с кучей ассоциаций и лирических отступлений, но вот дал себе труд для себя записать, ибо есть из этого одна задумка. А может, и еще нескольким человекам будет интересно; вот и славно. Спасибо Константину Фрумкину, который в сообществе ЖЖ "Футурологи" навел на мероприятие. Ну и спасибо Институту Гете, очень интересно и здорово.
В связи с чем не могу не вспомнить один из ранних переводов Гете:
Плачет в поле иволга
Не найдя дупло.
Подожди немного
Отдохну и я…
Или это Гейне?
25.09.2010