Акакий Донка

Заклинатели последней осени

Еще о Лиманчике.

Около часу пополудни туристы высаживаются на скамейку, болтают ногами, потом идут за водкой. Последнее солнце грозит перейти в последнюю осень — не без помощи настойчивых и немузыкальных заклинаний. Дело к вечеру. Многие уже не могут, но играют в волейбол — надо. На горах зажигаются костры, дымный запах макарон по-флотски является таким же сакральным атрибутом этого места, как море и полузасохшее озерцо. У костров составляются рауты.

— Где Васильич?

— У него канистра укатилась.

— Она же квадратная.

— Ну и что? Еще как укатилась.

Это значит “катиться кубарем”. Каким жизненным смыслом оказался чреват этот простонародный оксюморон.

— Ну что ж, давай за... Я вот думаю, за или против Лени Голубкова?

— Давай про Леню Голубкова. И контра.

— Я так огорчена, неужели мы никогда его больше не увидим?

— Я напишу про него стихи.

— Напиши, пожалуйста. И про Марину Сергеевну.

— Марине Сергеевне посвящается: “Итак, она звалась Мариной”...

— Здорово.

Непоседливые собираются у моря, так уж повелось. Вышла полная луна, а за горами блещут зарницы, ветер еще теплый, но уже осенний.

— Сколько молоденьких девушек нынче у моря!

— Да, и все у них впереди — и плохое, и хорошее.

— Ну, кое-что уже и сзади есть.

У одних культурное времяпровождение перемежается плаванием, у других — обмороками. Лежит у камыша неведомый кандидат наук, вскрикивает что-то на языке древних цивилизаций. Можно разобрать только географическое название “Попокатепетль”. Надо же было набраться до такого ацтекообразного состояния. Над ним склоняется товарищ, все ниже и ниже, и вдруг выпрямляется и восклицает:

— Какой светильник разума погас!

Бродят где-то негры. Сколько их в этом году завезли — никто не знает. Пробовали посчитать, но сбивались, а вместе они больше двух не скапливаются. Их любят, как олимпийского мишку. Там, где пройдут они, слышны возгласы приветствия, а к их джипу стоят в очереди девушки, все больше баскетболистки.

Дикие орхидеи ходят по ночному пляжу, ища ту клумбу, где им вырасти. Их естество тревожат и флора, и фауна; все вокруг перекрестное опыление.

Запуталась в кроне дерева ненайденная канистра, белеет себе, но я не трясу — еще не кончилось время разбрасывать канистры, еще путь не труден и кровь горяча. Светло. Ровно ложится на тело лунный загар. Без очков все хорошо, все струится, шумит-гудит Гвадалквивир, сквозь дуновение макарон по-флотски мерцают огоньки траулера, у костров шаманы вышаманивают последнюю осень, ее предчувствие действует умиротворяюще, и люди, такие разные, добросовестно дают земле лунную тень, лунные часы меряют все по-своему, в их еле слышимом тиканье томит меня неуясненное чувство, что завтра не смогу выразить словами то, что почувствовал сегодня, когда луна над канистрой полная и полыхают в чистом небе за горами первые ненастные зарницы.

октябрь 1994 года