Так оставим ненужные споры

Бодрые дачники с тяпками и могучие дачницы с ведрами целеустремленно набивают собой “Икарус”, который обещает доставить их в загадочное место с усеченным названием “Заря”. Манит землица городского человека, весь мир вскапывает садовые участки. И только мы, три бледноликих интеллигента ничего не вскапываем. Мы едем собирать естественные дары дикой природы.

Плачет в поле иволга, схоронясь в дупло. Мы входим в пыльную лесопосадку километров пять северо-восточнее Ростовского моря. Дальше от дороги цемент пыли сменяется грибной прохладой. Зверей сразу и не видно. Идем, неоправданно подробно обследуя каждую кочку, вспоминая из букваря, как выглядят грибы.

— Тише, тише, — говорит вдруг друг Дима. — Это шампиньоны.

Я нацепляю очки. Вчера весь вечер Дима читал детскую энциклопедию “Кто? Что?” в десяти томах. Мы благоговейно рассматриваем эти нежные иномирные создания. Если бы я был Адамом, я бы назвал шампиньон белым грибом. Потому что он белый.

Постепенно дело идет в гору. Дубовые рощи сменяются акациевыми, попадается березняк. На полянах летают неведомые мотыльки. Вдруг открывается ложбинка, поросшая камышом. Перебредаем, разувшись, по утопленному бревну. Черные коряги, овраги, тенистые навесы кустарника.

— Посмотрите, какие пейзажи, — говорит друг Алик. — Можно здесь боевики снимать. Поназвать всяких шварцнегров.

Мы говорим о судьбах отечественного кинематографа, о богатствах русской земли. Шампиньоны более всего попадаются в дубовых пролесках. Превосходят их числом поганки. “Поганэ, ты моя, поганэ”, — пробует где-то голосовые связки Алик. Откуда-то появляется манера аукаться, речь наша лишается шумовых и цензурных ограничений. После форсирования очередной водной преграды выпиваем боевые полкилограмма.

Зверей по-прежнему нет, хотя я и заготовил остроконечную палку, раздвигаю ею кустарник. Пополняются наши кульки, оживляются переговоры друг с другом и с лесом, появляются в них патетические нотки.

— А-а-а! — кричит вдруг друг Алик. Выхватив из чехла охотничий нож, бегу ему на выручку. Алик стоит на возвышенном краю леса. Вдали простираются солнечные пейзажи, холмистая степь, цветет зеленый горошек мозговых сортов, волнуются седые пятна ковыля. Я декларирую с обрыва стихи про любовь к Родине. Особенно хорошо идет Лермонтов. Наверное потому, что напротив кудрявится березовая рощица. Бережно набираю букетик для любимой.

Полдень мы встречаем сидя в болотце, питающем в конце концов Темерничку. Девственно чистая грязь прохладна. Выставив нос из воды, я думаю, что воды, омывшие мое тело, попадут в Азовское море, и вознесутся на небо, и проникнут в недра. Где-то на горе муравьи исследуют наши карманы и доедают тушенку.

После грязевых ванн мы решаем не возвращаться на дорогу, а идти сразу в Ростов, полагая, что он занимает хотя бы четверть горизонта, и у нас есть двадцатипятипроцентный шанс попасть на Северный. Идем на юг. Грибы, в принципе, собирать некуда. Я был верен шампиньонам, Дима разнообразил сбор грибами, которым он после раздумий присвоил звания “Зонтиков” и “Дождевиков”. Алик любит все живое и положил в свой кулек даже поганку. Пытался потом разыскать ее для осмотра на привале, но так и не смог.

Входим в рощу с густым подлеском. Далекое тарахтенье мотоциклов указывает направление. Паутина покрывает лицо, ее хозяева и постояльцы норовят свалиться за шиворот. Только очки спасают меня от потери зрения. Кустарник не выпускает нас из природы, как назло попадаются грибы. Чуть не до слез умиляет меня бутылка из-под “Столичной”, надетая на сучок в самом труднопроходимом месте. Человек — царь природы.

Наконец выходим на неведомое шоссе. Вдали на юго-востоке млеют девятиэтажки. Может быть, это Ростов, город сникерсов и проектных институтов. Бредем по трассе. Встречаем синюю табличку, на которой написано: “Совхоз Темерницкий” и несколько неприличных слов. Кто написал вас, неприличные слова? Какая некаллиграфическая рука выразила здесь со всей силой незатейливый смысл бытия? Ничего не отвечает синяя табличка, хранит молчание под слоем пыли, содержащей цинк, кадмий и стронций от выхлопов камазов, везущих груз гуманитарной помощи жителям патриархального и трудолюбивого совхоза “Темерницкий”, где дородные и мудрые казачки выносят к обочине молоко для водителей. В небе по-летнему рокочут истребители, покидая Военвед.