 | Акакий Донка | |||
 | Однажды, как водится, пригласил меня Лев Бердон перекинуться в “подкидного”. К столу были грушевый компот, сыр, торт и водка на травах. Жена Бердона хлопотала к чаю, за столом сидел Алик для партии на троих.
Раздали под настольной лампой. Алик зашел сразу с козырей. Бердон побил, а я подкинул и говорю:
— Все мы немножко Бердоны.
Тут беседа и завязалась. Бердон говорит:
— Один известный политик сказал как-то в подобной ситуации: “Я не еврей и никогда им не был”.
А потом поднимает руку с картой, как Киров напротив музкомедии, и говорит голосом Шекспира:
— Бить или не бить? Вот над чем я думаю.
А мне в зеркало позади него видно карту — валет трефовый.
— Бей, — говорю.
— Карты — опасная параллельная реальность. Она отражается в нашей, — заключает Бердон, принимая.
— Удивительно точно ты сегодня говоришь, — отзываюсь я искренне.
Между игрой начинаем водку на травах.
— Русский пантеон не так развит был, как у греков, — заявляет вдруг Алик. — Ни космогонии тебе, ни теогонии.
Тема очень интересная, и мы молчим.
— Орел у Прометея выклевывал печень, — продолжает он размышлять, мусоля карточный веер.
— Греки считали печень более важным органом, чем сердце, — авторитетно объясняет Бердон.
— Иногда по утрам я понимаю греков, — соглашаюсь я и вижу, что разговор может перетечь в другое русло.
Я сдаю на второй круг, хоть проиграл Бердон: Бердон разливает. Захожу из-под Бердона, Алик быстро бьет, и мы вдвоем приступаем к Бердону. На этот раз он бьется и заходит ко мне семеркой. И тут же высоко руку со второй картой поднимает. В зеркало видно: девятка. Я бьюсь королем.
— Что-то не везет мне, — говорит Бердон и вставляет карту обратно.
— А мне очки помогают, — говорю я с редкой долей правдивости и поправляю очки назло Бердону масонским жестом.
— Друзья, это бездуховно, — говорит Алик, подкидывая Бердону козырную даму — свою последнюю карту. Льву бить нечем, а у меня остались два валета, я их показываю, и Бердон сдается.
— Я думаю, — говорю я ему, — ты играешь с излишней экспрессией. Если бы ты так манерно карты не поднимал, то, может быть, и выиграл бы, — люблю делать корректные предположения.
Между тем Лев достает вторую бутылку, уже на других травах. Жена его включает телевизор; ее это интересует.
— Экспрессия не для карт. Это бездуховно, — еще раз говорит Алик.
— Все же образное перенесение мысли, — пытается найти что-то в своей голове Бердон. — Или мысленное перенесение образа.
— Это все от дефицита мышления, — вставляю я поумничать. — Мышление вырождается, остается деятельность, но и она вырождается в это... в поведение, вот. Возрастание энтропии.
— Сейчас мы, товарищи, займемся реанимацией мышления, — говорит Алик почему-то голосом Брежнева.
— Да, у меня есть одна такая идея, — вдруг уверенно начинает Бердон подготовленную речь и делает паузу, чтобы мы прониклись. — Это должен быть клуб.
— Хорошая мысль, мы о ней тоже думали, — говорит кто-то из нас, а про себя думает: “Но сила идей нынче бессильна, сильны другие явленности.”
— А почему? — собирается парировать Бердон и подливает. — Это нужно тебе, это нужно ему, это нужно мне. Это и составит силу идеи. (Как это он прочитал наши мысли?)
— Да, но проблема в том, что мне вовсе не нужно создавать клуб, мне нужно быть в нем. Здесь ведь даже не клуб нужен, а клубная форма для мышления. — И я говорю ему, что делать клуб и быть в нем — не одно и то же: кто делает, тот не мыслит, и наоборот.
Бердон скепсиса не разделяет. Он режет торт и говорит что-то в том смысле, что авторство может быть и в создании, и в участии. И тут он принимается за дело всерьез:
— Для чего тебе клуб, что ты хочешь вынести из него в реальность? Вот от этой необходимости и надо отталкиваться.
— Я лучше из реальности что-нибудь унесу, — резонерствую я. — А вообще-то среда исторгнет нас вместе с нашим клубом. Или это будет кабаре.
— Ты же понимаешь, что форма кабачка здесь совершенно ни при чем.
— Тогда какая форма? На этот счет у тебя есть идея?
— Сказать по правде, я ведь не для того говорю, чтобы мы определили форму, — обижается Бердон, тая какое-то высшее знание, возможно даже геополитическое. — Мне нужно принципиальное понимание и отношение. Форма созреет по мере необходимости.
Видно, что ему есть еще что сказать, но трудно. Выпито много. Алик невежливо берет из шкафа иллюстрированную “Кабардинскую кухню” и начинает читать нам рецепты. В дырке от “Кабардинской кухни” виднеется “Утопия и утопическое мышление”. За спиной раздается голос бердоновской жены. Я оборачиваюсь на телевизор и вижу, что там еще одна Бердоновна с кем-то говорит.
— Лев, — говорю я тихо, косясь на ту Бердоншу, что поближе, — ситуация выходит из-под контроля.
Он молчит, как Пушкин на Пушкинской. Одна из Бердонш, чтобы не смущать меня, уходит.
апрель 1994 года | |||
|
